Мольер [с таблицами] - Жорж Бордонов

Мольер больше ничего не понимает, кроме того, что его обманывали с самого начала. Он снова перебирает в уме уклончивый ответ, который Людовик XIV велел дать Лагранжу и Латорильеру, фразы из прошения, которое он писал с расчетом на короля, но где все же сумел выразиться ясно:

«Моей комедии, государь, было не суждено снискать благоволение Вашего Величества. Ей не помогло то, что я поставил ее под заглавием «Обманщик» и нарядил ее героя в светское платье. Нужды нет, что он у меня носит длинные волосы, маленькую шляпу, широкий воротник, шпагу и камзол, обшитый кружевами, что я смягчил в комедии некоторые места и старательно вымарал все, что, как мне казалось, могло бы дать достославным оригиналам рисуемого мною портрета малейший повод для придирок. Предосторожности не послужили ни к чему. Вся эта братия переполошилась — им было довольно простых догадок. Они нашли средство повлиять на умы тех, кто в любом другом случае не преминул бы громогласно заявить, что не поддается никакому влиянию. Как только моя комедия появилась на сцене, на нее обрушила громовой удар власть, к которой нельзя не питать уважение. При таких обстоятельствах, дабы самому спастись от грозы, мне не оставалось ничего иного, как сослаться на то, что Вашему Величеству угодно было дозволить представление моей комедии и что я не считал нужным испрашивать дозволение у кого-либо другого, поскольку и запрет исходил только от Вашего Величества».

Но его величество пока не откликается. И Мольер, встревоженный, раздосадованный, больной, внезапно сдается. Он покидает труппу, уезжает в свой домик в Отейле, где попытается поправить здоровье и вновь обрести надежду.

УГОЛОК ВДАЛИ ОТ ВСЕХ

Мольер снял этот загородный дом у сьера де Лавалле, зятя господина де Бофора, за 400 ливров. Это и есть «уголок вдали от всех, где мог бы человек быть честным без помех» из «Мизантропа». Тот самый уголок, куда он хотел бы удалиться с Армандой, но у Арманды душа совсем не лежит к этому сельскому домику, затерянному в глуши, где не появится ни один ее поклонник. Пейзаж здесь успокаивает нервы: холмы Шайо и Пасси, остров Макрель на Сене. Добираться туда нужно по воде. Мольер велел построить ялик для своих надобностей. Он живет в этом доме с несколькими слугами, отдыхает, перечитывает Плавта, пишет, мечтает. Эта водная гладь под ярким летним солнцем, эта листва, заросшие тропинки, сады с цветами и фруктами напоминают ему счастливые дни детства, деревенский домик деда и бабки Крессе, их широкую доброту, веселые вечера, когда вся семья в сборе, улыбку Мари, его матери, так рано умершей. Что осталось у него от нежности, от радостей и надежд, которые были у каждого? Из всех своих братьев и сестер Жан-Батист единственный в живых. Все ушли из этого мира, все исчезли, кроме старика-отца, Жана II Поклена. В Отейль приезжают друзья; они по-братски заботятся о Мольере, понимают его тайные печали, хотя жалуется он редко и как бы нехотя. От их присутствия делается светлее, грусть на минуту рассеивается. Это Лафонтен, верный, надежный Буало, Миньяр, который так любит рисовать Мольера и с тревогой следит за признаками болезни на его лице, Люлли, воплощение музыки, подвижный и неистощимый на шутки, как персонаж итальянской комедии, Жонзак, Нантуйе и неразлучный Шапель. По правде сказать, они приезжают еще и для того, чтобы попировать вдали от любопытных глаз. У Мольера хороший стол и хороший погреб, он знает вкусы своих приятелей, вовсе не аскетические. Сам он не может участвовать в их трапезах. Он должен довольствоваться своей молочной диетой, рано ложиться, спать днем. Роль радушного хозяина исполняет Шапель — иной раз с излишним рвением, о чем свидетельствует рассказ об одном достославном ужине, который приводит Гримаре в «Жизни Мольера»:

«Гости уселись за стол. Вначале принялись за холодное, как заведено у людей, умеющих растягивать удовольствие; а эти господа отличались в сем искусстве. Но вскоре вино разгорячило Шапеля и привело его в дурное расположение духа.

— Черт побери, — сказал он, — какой же я дурак, что приехал сюда напиваться всякий день в угоду Мольеру! Мне это надоело; и больше всего меня бесит, что он думает, будто я обязан это делать.

Почти вся компания была уже пьяна и шумно одобрила сетования Шапеля. Они продолжали пить, и разговор незаметно переменился. Рассуждая о вещах, которые обыкновенно служат предметом подобных дружеских бесед у таких людей, к трем часам утра дошли до морали.

— Как жалка наша жизнь! — воскликнул Шапель. — Какими она полна невзгодами! Мы тридцать, сорок лет гонимся за минутой наслаждения — и никогда ее не настигаем. В юности нас изводят окаянные родители, которые хотят, чтобы мы набивали себе головы всяким вздором. Какое мне, черт возьми, дело до того, земля ли вертится или солнце, прав ли этот безумец Декарт или этот сумасброд Аристотель? А между тем у меня был учитель, который как одержимый твердил мне всю эту чепуху и заставлял меня без конца возвращаться к своему любимому Эпикуру. Впрочем, Эпикура-то можно и пощадить, он из философов скорее всех прав. Не успели мы избавиться от этих безумцев, как нам начинают жужжать в уши, что надо обзаводиться семейством. А такой зверь, как жена, — заклятый враг нашего покоя. Да, черт побери! Горести, обиды, несчастья подстерегают нас повсюду в этой жизни!

— Черт возьми, ты прав, дорогой друг! — ответил Жонзак, обнимая его. — Что бы с нами было без этой радости? Жизнь — незавидная доля; откажемся от нее из опасения, чтобы не разлучили таких добрых друзей, как мы. Давайте утопимся вместе; река недалеко.

— Верно, — сказал Нантуйе, — мы не могли бы выбрать лучшей минуты, чтобы умереть добрыми друзьями и в радости. А наша смерть наделает шуму».

Блестящая идея одобрена единогласно. Пьянчужки поднимаются и веселой гурьбой идут к реке. Барон бежит позвать людей и разбудить Мольера. Мольер всерьез встревожен этим дурацким замыслом, потому что он-то знает, как пьют его друзья. Пока он одевался, собутыльники добрались до реки и влезли в лодку, чтобы выплыть на середину и там топиться на самой глубине. Слуги и крестьяне из ближней деревни подоспели вовремя к гулякам, которые уже были в воде, и выудили их. Раздосадованные помощью, которую им оказали, утопленники хватают шпаги, бегут за своими спасителями, преследуют их до самого Отейля с намерением убить. Бедняги ищут убежища у Мольера, который, заслышав эту кутерьму, обращается к грозным преследователям:

«— Господа, что же вам сделали эти люди?

— Как, черт побери, — восклицает Жонзак, который был тверже всех в намерении утонуть, — неужели эти презренные помешают нам утопиться? Послушай, дорогой Мольер, ты человек разумный, разве мы не правы? Наскучив скорбями этого мира, мы задумали перебраться в другой, где нам было бы лучше. Река показалась нам кратчайшим путем туда, а эти мужланы нам его преградили. Что же нам оставалось, как не наказать их?